Максиму Исайкину дали инвалидность, а он не только вышел на работу, но и занялся спортом.
— Когда в сон проваливаешься, начинается одышка дикая, и пока не сядешь, не можешь отдышаться. До второго этажа поднимаешься — уже надо посидеть, отдохнуть, до работы тоже всего 300 метров от стоянки, но идешь с перерывчиком.
Память Максима неохотно возвращается на 11 лет назад, когда он, здоровый молодой парень, вдруг за полгода стал тяжелым больным, спасти которого могла лишь пересадка сердца.
— До 26 лет было всё нормально: здоров, на военной кафедре отучился, все медосмотры проходил, всё нормально было. А потом одышка стала появляться, отеки на ногах. Поставили диагноз «дилатационная кардиомиопатия» — увеличение сердца, из-за этого оно стало хуже сокращаться, — вспоминает Максим Исайкин. — Непонятно, либо это врожденное что-то, либо приобретенное на фоне какой-то перенесенной на ногах ангины. Точно так никто и не сказал.
«В последний вагон запрыгнул»
Август 2011 года. Максим окончил вуз и работал инженером на птицефабрике, женился, воспитывал маленького сына, достраивал дом и ощущал себя счастливым и полным жизни. А потом появилась ночная одышка.
— Она начиналась именно в положении лежа: стало тяжело спать, приходилось полусидя, еще кашель постоянный этот сердечный донимал, — рассказывает он.
Максим лег на обследование в областную больницу, где ему поставили неутешительный диагноз.
— Мне сразу сказали, что нужна пересадка сердца. В сентябре в федеральном кардиоцентре поставили кардиостимулятор, чтобы дождаться операции — он как дефибриллятор срабатывает в случае остановки сердца, слава богу, такого не было, — говорит Максим. — Первые полгода я себя нормально еще чувствовал, физическая нагрузка более-менее переносилась. А в 2012 году такое жаркое лето было, что на фоне жары мне всё хуже и хуже становилось.
К тому моменту челябинские врачи уже отправили все документы в Москву, чтобы Максима поставили в лист ожидания на трансплантацию, но в национальный медицинский центр трансплантологии имени академика Шумакова нужно было приехать лично.
— Я 13 сентября отработал, 14-го утром приезжаю в Москву, еду на обследование, там мне становится плохо, подключают искусственное кровообращение и в эту же ночь делают операцию. То есть я не ждал. Просто я потом смотрел на других пациентов, как они готовятся. Им говорят: «Завтра у тебя будет операция», они не спят ночами, ходят, молятся всем богам, бледные, — вспоминает он. — Мне, можно сказать, повезло: плохо стало, в наркоз ввели, проснулся через три дня с новым сердцем.
И с грустной улыбкой добавляет: если бы не та поездка, возможно, его уже бы не было.
— Мне было очень плохо, а в последние дни я так хорошо себя стал чувствовать. Анализы все плохие, а я чувствую себя хорошо. Врачи сказали, что так обычно бывает в последние дни, то есть если бы я не прилетел именно в эту неделю, возможно, уже не прилетел бы. Я, можно сказать, в последний вагон запрыгнул, — пожимает плечами Максим.
Он признается, перед операцией было много переживаний.
— Для меня самое страшное было, что ребенок не вспомнит, ему всего три года было. Дети ведь осознанно начинают лет в 7–8 вспоминать события. Это очень давило, — говорит он. — Разные мысли были: почему мне, за что? Потом начал их успокаивать тем, что может быть это не наказание, а испытание. После операции, это наоборот мотивировало: зачем-то же оставил меня на этом свете.
«Даже не заметил, что чужой орган»
Неделю Максим провел в реанимации, пока врачи не удостоверились, что донорское сердце начало приживаться и как надо работать.
— Там очень тяжело, там каждый день какие-то смешные ситуации были: то у меня мозг придумывал, что меня куда-то увезли, выкрали, то какие-то галлюцинации, там какие-то камеры везде, — смеется он. — Постепенно отходил. Через неделю перевели в палату. Первая мысль была — попробовать встать на ноги. Встал, понял, что шага сделать не смогу. Я до операции 54 килограмма весил при своем росте 176 сантиметров, а после реанимации килограммов 45, наверное. Перед операцией просто не было абсолютно никакого аппетита. Я и так был всегда худощавого телосложения, но там уже печень начала отказывать, почки — мозг берет кровь всю на себя, а остальные органы потихоньку начинает отключать.
— Было ощущение, что сердце не свое?
— Да нет. Ну, понятно, слабость там, всё, но до операции у меня под ногтями прямо все синее было. Кислорода не хватало, а тут просыпаешься — ногти розовые, и оно потом так и осталось, когда сердце начало кровь хорошо гонять. А так даже не заметил, что чужой орган.
О своем доноре, благодаря которому смог вернуться к жизни, Максим ничего не знает. Возможно, так правильнее, рассуждает он.
— Так как у нас в России действует презумпция согласия: если врач не знает, что погибший был категорически против изъятия органов, значит, у него можно изымать. В принципе, родственники могут даже не знать. Ну, и представляете, придет человек и скажет, вот [у вашего умершего родственника] взяли сердце для меня, или там почку, или печень. Как человек отреагирует, никто не знает. Многие ведь, кто с этим не сталкивается, даже не задумываются, где берут донорские органы. У меня, например, был первый вопрос, а где сердце берут для трансплантации? И даже некоторые врачи, с которыми я сталкивался, не знают этого.
«Через месяц на работу вышел»
После операции Максиму дали инвалидность, но он для себя сразу решил, что не будет сидеть дома.
— Еще в реанимации врач приходил и говорил: «Что ты лежишь? Давай в кровати шевелись, движение создавай», — вспоминает он. — И почему-то сразу у меня было понимание, что я приеду домой и на работу пойду, так и получилось — я через месяц на работу вышел, хотя жена была против.
На работе, кстати, энтузиазм Максима сначала тоже не разделили — боялись, но он уверен, что напрасно.
— Я за 11 лет на больничный ни разу не ходил, даже коронавирусом на выходных переболел, как оказалось потом (сдал антитела, а они есть). Конечно, у всех по-разному, кто-то на работу вообще не выходит. Я живу абсолютно полноценной жизнью. Единственное, принимаешь препараты, снижающие иммунитет, чтобы не было отторжения, первый год везде в маске ходишь, остерегаешься солнечных лучей, чтобы не было никаких осложнений, а так, по сути, обычная жизнь, — объясняет Максим.
После операции Максим занялся спортом — по рекомендации врачей, хотя раньше не особо увлекался физическими нагрузками.
— В детстве ходил на футбольную секцию, но не очень успешно, особо спортивным никогда не был — самым последним прибегал, подтягиваться начал классе в восьмом, — смеется он. — Но на фоне приема гормонов я начал поправляться. Пришел к врачу, он говорит: «Ни в коем случае не толстей». Сначала купил велотренажер, потом пересел на велосипед, а несколько лет назад у нас в поселке построили каток уличный, с сыном пошли и я втянулся — хоккей понравился. К врачу пришел: «Можно?». Он: «Если себя нормально чувствуешь, конечно».
Сейчас Максим играет в хоккей в любительской лиге. Смущенно признается, что за прошлый сезон заработал всего одно очко, но ведь это не главное.
— Выходишь на лед и у тебя все проблемы с работой, всё остается где-то там, голова перезагружается. Это как качественный сон, когда ты утром просыпаешься, нет никаких проблем, тут то же самое, — сравнивает он. — Полтора часа отбегал — ты физически уставший, но морально отдохнувший.
А недавно в Сочи на «Кубке Гиппократа» Максим возглавил команду, в которую со всей страны вошли пациенты на диализе и после пересадки органов. Они обыграли в хоккей врачей, в числе которых был и врач-трансплантолог.
— Это были классные эмоции, — улыбается Максим.
Источник: 74.ru