Сергей Семченко: Популяризация донорства на сегодня важнее финансирования

Сразу после самой сложной в своей практике операции Сергей Семченко, заведующий хирургическим отделением №1 Тюменской ОКБ №1, рассказал о том, что необходимо для спасения пациентов.

– Сергей Борисович, ведь как совпало: у нас была информация, что Тюменская область готовится начать трансплантации печени. И вот в Тюмени уже вечер, вы только что вышли из операционной, где пересаживали печень… Долго шла операция?

– Семь с половиной часов. Хорошо всё прошло. Мы в этом году начали программу трансплантации печени, и это уже третья операция. Первые два раза, в августе и сентябре, к нам приезжали хирург и анестезиолог-реаниматолог из Института трансплантологии имени Шумакова. А сегодня приезжал только хирург, помогал мне. 

– Можно сказать, что сегодняшняя операция – самая сложная в вашей практике? 

– Да, можно. Она на самом деле была сложная. Две предыдущие пересадки печени, который у нас здесь делали, были не такие. Все зависит от пациента, сегодняшний – очень тяжёлый. Не только с печёночной недостаточностью, но и с другими разными особенностями.

– Это была родственная пересадка? 

– Нет, от посмертного донора. На старте с родственной трансплантации хирурги не начинают ни у нас, ни за рубежом. Врачи нарабатывают опыт на пересадках органов посмертных доноров. 
Дело в том, что клиники или отделения не могут заниматься трансплантацией сами по себе. Трансплантология – мультидисциплинарное направление. Сначала создаётся система, позволяющая изымать органы посмертных доноров, формируется лист ожидания пациентов. По мере роста числа удачных операций врачи переходят к проведению родственных трансплантаций. При этом подключается педиатрическая служба: в лист ожидания попадают и дети. Клиники, которые занимаются трансплантациями, годами накапливают технические наработки. 

– У донора, который, будем надеяться, подарил жизнь вашему сегодняшнему пациенту, изъяли только печень?

– Печень и две почки. Печень и почку пересадили здесь, в Тюмени, а другую почку пересадили еще одному пациенту в другой клинике.

– Насколько это распространенная практика – делиться с другими регионами органами, которые у вас не востребованы?

– Мы начали делать это с 2018 года. Наши учреждения или не были готовы к определенным видам трансплантаций, или же появлялся орган, который по совместимости лучше подходил пациенту в другом регионе. У нас в Тюмени есть четкие договоренности с аэропортом – беспрепятственно и в соответствии с нормативными документами по авиационной безопасности организовывать соответствующие полеты медиков. 

– Они летают бесплатно? 

– Нет, покупается обычный билет на регулярный рейс, для врача это командировка. Важно, что не нужно прибывать на регистрацию за полтора часа до рейса. Когда доктор везёт орган, он приезжает минут за 15-20 минут до вылета, проходит досмотр – и его сразу на борт, чтобы минимизировать сроки ишемии донорских органов. 

– И сколько органов было отправлено в этом году из Тюмени?

– Отправили три почки, сердце и печень в Москву и одну печень в Новосибирск. В этом году мы также получили две почки из Екатеринбурга. Там медицинские мощности были заняты под коронавирус, не было возможности даже проверить органы на совместимость, и поэтому почки передали нам. Вообще, передача изъятых, но не востребованных органов – это нормальная практика, которая должна повсеместно расширяться. Все процедуры прописаны. Но пока нормальная логистика разработана далеко не везде.

– Что включает в себя такая логистика, помимо договорённостей с авиацией?

 – Это целая схема взаимодействия. Работа начинается сразу после констатации смерти мозга, еще до того, как орган изъят. Почему? Если заниматься этим после изъятия, то эти органы никому не пригодятся, поскольку пройдут все допустимые сроки их консервации. Коллег из других регионов о возможном появлении донорских органов нужно информировать. Сама констатация смерти мозга не происходит сиюминутно, есть установленные периоды наблюдения после прохождения тестов. Этот период должен быть не менее шести часов, а может быть и 12, и 24 часа. Тот срок, когда смерть мозга человека уже доказана, но органы еще не изъяты – и есть время для организации логистики.
 Хотя, конечно, достижение – когда не нужно всех пациентов и органы отправлять в ведущие учреждения страны, потому что появляется возможность проводить пересадки на местах. Этому уделяет отдельное внимание главный трансплантолог Минздрава Сергей Владимирович Готье. Этому, естественно, предшествует и методическая подготовка, то есть учеба в Институте трансплантологии имени Шумакова реаниматологов, хирургов, гастроэнтерологов, гепатологов, врачей ультразвуковой диагностики – всех специалистов. Параллельно идет настройка взаимодействия между медицинскими организациями в регионе. 

– Сколько клиник в Тюменской области вовлечены в программу трансплантологии? 

– Четыре организации: 1-я и 2-я областные клинические больницы, Бюро судебно-медицинской экспертизы и «Медицинский город» – это многопрофильный медицинский клинический центр. Там работают специалисты по морфологии: исследование биопсий после трансплантации органов позволяет увидеть патологию пересаженных органов как можно раньше, до тяжёлого нарушения их функции, и своевременно назначить лечение. 
Мы также подаём заявку в Минздрав на включение в программу еще трёх учреждений в районных центрах – это Тобольск, Ишим, Ялуторовск. Там теперь есть ангиографы и прочее необходимое современное оборудование: нужно, чтобы появилась и возможность изъятия донорских органов. 
Трансплантация почки у нас практически уже поставлена на поток, проводятся пересадки и от посмертных, и от родственных доноров. Мы начали эти операции в сентябре 2017-го, за тот год успели сделать 11 операций. В 2018-м и 2019-м было проведено по 26 пересадок почки. В этом году проведено пока только 16 трансплантаций. Донорскую и трансплантационную активность будем наращивать – в нашем листе ожидания стабильно 80-85 пациентов.

– Число операций в 2020-м уменьшилось из-за коронавируса? 

– Конечно. Многие медучерждения перепрофилировались на COVID-19, то тут, то там вспыхивают очаги инфекции. А поскольку она новая, ни у нас в стране, ни за рубежом нет окончательного понимания, каких пациентов можно брать на пересадку, а каких – нет. Понятно, что нельзя оперировать, если мазок  ПЦР положительный, и компьютерная томограмма показывает проблемы в лёгких. А что делать, если мазок отрицательный, в лёгких все чисто, но имеются антитела на коронавирус? Пока, к сожалению, нет протокола, который бы это регламентировал. И мы не можем рисковать пациентами, пока не знаем, как поведет себя на фоне иммуносупрессии вирус, даже дремлющий в организме.

– Есть ли факторы, кроме пандемии, которые тормозят развитие донорства?

– Ещё не ушли в прошлое многие мифы относительно донорства органов. И это не только страхи, что врачи-«редиски» хотят всех разобрать на органы, но зачастую низкая мотивация самих медицинских работников. Чтобы развиваться, нам не нужно, скажем, много денег. Популяризация донорства на сегодня важнее финансирования. Необходимо в первую очередь изменить ментальность специалистов – в отделениях реанимации, врачей-неврологов, к которым поступают, например, люди с фатальным нарушением мозгового кровообращения. Эти пациенты, к сожалению, умирают, но медики часто вообще не задумываются, что донорские органы могут кого-то спасти. При этом, отмечу, вся правовая база для забора органов уже создана. Ни в одной другой области медицины нет такого количества законов и подзаконных актов. Прописаны процедуры констатации смерти мозга, алгоритмы взаимодействия между медицинскими организациями, формирования листов ожидания и всё остальное. Но многих медицинских работников беспокоит только одно – как бы чего не вышло. 
Ведущие страны достигли успехов в донорстве прежде всего потому, что государство системно работает над формированием общественного мнения. Еще в середине 1990-х я в Испании видел: вот на одной остановке автобуса плакат – фото больного и подпись, что ему нужна пересадка почки или печени. На другой остановке – портрет человека, который хорошо выглядит, и написано, что его спасла трансплантация. Именно по причине неготовности врачей обсуждать изъятие органов с родственниками погибшего в России пока нет детского посмертного донорства. По законодательству, изъятие органов у несовершеннолетних пациентов возможно только с согласия родителей.

– Вы возлагаете надежды на регистр, который должен появиться в сфере трансплантологии?

– Да. Регистр волеизъявлений даст четкую информацию о том, что человек при жизни высказывался против своего возможного донорства, если такое пожелание имело место. Регистр сыграет и очень важную коммуникационную роль. Поставленные вопросы сами по себе заставят людей задуматься. А когда задумаются – поймут, что свои органы на небеса не унести. Ещё я уверен, что информировать о том, что такое донорство и трансплантация, нужно даже школьников. Пусть знают, как устроен мир.